Круглый стол «СОЦИОКУЛЬТУРНЫЕ ФУНКЦИИ ФИЛОСОФИИ: ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА».

(15.20, Ленинские горы, первый корпус гуманитарных факультетов МГУ, ауд. 1121)

Меморандум Корпорации социального дизайна

Тезисы участников круглого стола

Гараджа Н.В. Запрос на философию

Гиренок Ф.И. Философия и интеллигенция.

Дмитриев В.Е. Нераскрытые возможности философии

Кралечкин Д.Ю. Философия и политика концепта

Кузнецов В.Ю. Социокультурные функции философии: теория и практика

Миронов В.В. Философия как предупреждение

Никонов А.В. Социокультурные функции философии: теория и практика

Сафронов П.А. Курс философии

Ушаков А.С. Философия: демаргинализация политики

Стенограмма Круглого стола «Социокультурные функции философии»

Участники: Миронов В. (декан философского факультета), Кузнецов В. (преподаватель кафедры онтологии и теории познания философского факультета МГУ, участник проекта Censura ), Ушаков А. (научный руководитель Корпорации социального дизайна), Блинов А. (председатель партнерства Корпорация социального дизайна), Кралечкин Д. (руководитель проекта Censura ), Дмитриев В. (преподаватель кафедры онтологии и теории познания философского факультета МГУ, участник проекта Censura ), Межуев Б. (преподаватель кафедры русской философии философского факультета МГУ, редактор сайта АПН), Чадаев А. (член Общественной палаты РФ, редактор отдела политики «Русского журнала»), Гараджа Н. (преподаватель кафедры философии гуманитарных факультетов МГУ), Гиренок Ф. (заместитель заведующего кафедрой философской антропологии философского факультета МГУ), Никонов А. (эксперт Корпорации социального дизайна), Сафронов П. (аспирант кафедры онтологии и теории познания философского факультета МГУ)

Основные выступления:

В.Миронов

А.Ушаков

Н.Гараджа

Б.Межуев

В.Дмитриев

А.Чадаев

Д.Кралечкин

Ф.Гиренок

А.Блинов

Выдержки из выступлений участников - в формате mp3.

Из вступительной речи В.Миронова (646kB)

Из речи А.Ушакова (656kB)

Из полемики В.Кузнецова и Ф.Гиренка (550kB)

Из заключительной речи В.Миронова (1,11mB)

В.Миронов

Мне бы хотелось, чтобы сегодняшняя наша дискуссия воспринималась как совершенно обычная, рабочая. Конечно, она связана с обсуждением Конгресса, с дискуссией, которая возникла спонтанно, что тоже явилось определенным стимулом, хотя там были и определенные эмоциональные вещи, которые мы относим к разряду временных. Но как раз эта дискуссия породила одну очень любопытную проблему, которая в последнее время звучит – и в прессе, и на факультете. Это проблема взаимоотношения философии и власти, и с этим мы вышли на этот круглый стол. Это проблема тех функций, социокультурных функций, которые философия должна выполнять или выполняет.

Я завершу вводную часть и скажу о своем понимании этой проблемы. Я еще раз повторю, что мы работаем в режиме круглого стола, то есть здесь не существует каких-то авторитетов. Я просто выскажу свои мнения, которые не столько отличаются от представленных мной тезисов, но скажу то же самое несколько иначе.

Как человек, который относится к людям размышляющим, хотя философом себя, наверное, оценивать не каждый может, эта оценка лежит вне самого человека, я в последнее время в силу того, что занимаю определенное административное место, очень много думаю об этой проблеме – о соотношении философии и власти. И для меня основной тезис состоит в том, что философия должна быть как можно больше от власти дистанцирована. Поэтому упреки, которые звучали по отношению к Конгрессу и связанные с тем, что мы, якобы, не пригласили представителей власти, связаны с двоякой позицией. Я могу объяснить, как это осуществляется и как это делается, какая здесь кухня. На самом деле, понятно, что контакты с властью постоянно были. Но в то же время возникла достаточно интересная дилемма. Можно было бы пригласить огромное количество людей от власти, могла быть вероятность того, что приедут самые высокие лица, все зависело от того, как строится идеология на современном этапе. Но мы сразу ощутили проблему: «А не получится ли все прямо наоборот?». Не получится ли так, что, приглашая власть, представителей власти, которые имеют отношение к управлению, мы стимулируем как раз возрождение худшего варианта философии, когда философия, грубо говоря, смыкалась с идеологией, причем с идеологией, которая к самой философии имела очень небольшое отношение. И поэтому были раздумья, потому что на каком-то этапе у нас появилось очень много вариантов того, кто к нам может приехать, поговорить, поднять статус. И честно говоря, мы даже испугались, я и мой заместитель по науке стали говорить – «А правильно ли мы делаем. Лучше провести нормальный философский форум, где люди будут встречаться».

Понятно, что этот форум не решает проблем, и этот тип упреков по отношению к философскому конгрессу не проходит – конечно, конгресс проблем не решает. Решение проблемы – это когда декан сидит у себя в кабинете и пишет «Критику чистого разума». Для этого не нужны никакие конгрессы. И потом, размышляя дальше над этой проблемой, я действительно рассматриваю философию как форму сознания, которая на сегодняшний день должна выполнять функцию предупреждения. Потому что философия должна отстраниться от ситуации нынешней, конкретно-исторической, и должна, пользуясь этой отстраненностью, вообще говоря, моделировать ситуацию, то есть прогнозировать социум, если мы его берем. То есть она должна прогнозировать, в какую сторону социум может развиваться, строить модели, анализировать эти модели – все это функции философии. И путем этого моделирования следует как раз говорить о том, к чему могут привести те тенденции, которые сегодня реализуется в политике, в обществе и так далее.

Я как раз в связи с этим вспомнил одну из работ Лотмана о соотношении искусства и науки, где очень хорошо рассматривается это соотношение. Почему нужно искусство? Потому что любая наука выстраивает порядок задним числом. Она объявляет данный путь рациональным, она объявляет его ведущим обязательно к истине, а искусство необходимо для того, чтобы как раз показать ученым – Лотман приводит пример истории, – что в истории были другие варианты развития событий. На каком-то этапе человек сказал у этого камня – «пойдешь направо – это тебя ждет, пойдешь налево – то-то тебя ждет». Но путь выбран и его уже не изменить. Лотман очень хорошо говорит о том, что роль искусства заключается в том, что оно-то как раз и может моделировать. Оно может просто создавать произведения различного жанра, которые моделируют, если возвращаться к тому, о чем мы говорим, социальную систему. Поэтому я свел к этому функции философии (хотя их можно долго перечислять), и это важнейшая функция, которая всегда присутствовала, – это функция, если угодно, социально-предупреждающая. Философ должен показать, куда развивается мир, куда развивается, в данном случае, общество, человек. А показать это он может только при том условии, что он, как я уже сказал, дистанцирован от власти. Любое сближение с властью, по большому счету, неизбежно ведет к построению идеологических систем.

Все это изложено несколько подробнее в моих тезисах, поэтому мы можем перейти к обсуждению. Модерировать этот процесс будет Василий Юрьевич [Кузнецов].

В.Кузнецов

Может быть, какие-то вопросы, какие-то уточнения по поводу самого сюжета, по поводу которого мы собрались.

А.Ушаков

У меня радиальное возражение, но я его выскажу чуть позже. В качестве официальной позиции Корпорации социального дизайна, поскольку я являюсь ее научным руководителем.

В.Миронов

Давайте все же работать исходя из режима рабочего стола и того, что мы не будем взвешивать свои посты и мериться ими, а затем и приписывать коэффициенты к своим философским тезисам. Тогда ведь окажется, что у меня в этой аудитории объективных регалий больше, и наша дискуссия завершится. Поэтому давайте говорить от имени Петрова, Сидорова, Миронова, Иванова, Кралечкина и т.п., а не от имени «ассоциаций». Хуже всего, когда философия говорит от имени ассоциаций, каких-то сборищ – это на мой взгляд, еще раз говорю.

А.Ушаков

Разрешите высказаться, Василий Юрьевич? Мне кажется, позиция уважаемого господина Миронова понятна, вопросов к ней не имею, имею возражение.

В.Кузнецов

Может быть, у других участников есть какие-то вопросы, уточнения?

Д.Кралечкин

Представленная позиция достаточно известна, и это классическая позиция. Ее можно рассматривать в несколько более широком контексте, это позиция, которая предполагает, что философия, скажем так, – это некоторый класс достаточно спекулятивного знания, который должен реализовываться в персональном или приватном порядке. Поэтому любая институция служит, скорее, в качестве некоторого социального экрана, но для самой философии, в принципе, значения не имеет. По-моему, это достаточно адекватное изложение, поэтому можно переходить к обсуждению.

В.Кузнецов

Давайте тогда мы выслушаем альтернативную позицию, с тем чтобы потом задавать вопросы тем, кто представляет эти позиции, вместе с какими-то аргументами, контраргументами, уточнениями. Если участники не возражают, пожалуйста, слово Андрею Ушакову.

А.Ушаков

Собственно, когда я представлялся, я не использовал какие-то регалии. В России использование регалий предполагает использование блата или проникновение куда-то. Я же хотел только подчеркнуть долю своей ответственности за слова, которые я произношу, не более того. Что касается мнения В.Миронова – оно мне понятно, но я не могу с ним никак согласиться. Почему? Потому что эта политика приводит к еще большей политизации философии. А именно: ставка на некоторый достаточно закрытый социальный капитал философии, а философия не живет в каком-то безвоздушном пространстве, поиски неких аутентичных смыслов данной институции (вспомним тут герменевтику, которая проложила путь фашизму) – все это не более, чем остаток некоего прежнего социального капитала, наработанного за какое-то определенное время. Поскольку этот прежний социальный капитал распадается как в силу трансформации общества в целом, так и в силу просто временного сдвига, а по всему миру академический капитал распадается в разных направлениях и по разных траекториям, ставка на некий аутентичный смысл, на некую аутентичную философскую институцию приводит только к тому, что философию присваивает все, что находится вне ее. Мнение, предполагающее, что можно кого-то предупредить, кому-то что-то предсказать, включено в позицию, которая является позицией наибольшей политизацией философии.

Каким образом происходит апроприация философии извне? Оксфордский университет давно показал, как происходит апроприация даже таких существенных и мощных институтов. К университету применяются нормальные критерии маркетизации, критерии эффективности, при этом эти критерии абсолютно внешние для университета, в данном случае – для Оксфордского, потому что то, что эффективно для рынка, абсолютно неэффективно для университета. В результате Оксфорд сполз на более низкое место в рейтинге. Просто в силу того, что он оказался неспособен сопротивляться внешнему нажиму, очевидно делая ставку на некую незыблемость социальных институций, которые имеют длительный временной лаг. Таким образом, следует со всей осторожностью относиться к тезису о том, что философия должна просто наблюдать и ни во что не вмешиваться. Если она будет ни во что не вмешиваться, она будет просто политизирована и присвоена куда более простыми инструментами. Это мне напоминает историю фирмы Cray , которая изготавливала суперкомпьютеры. Но когда кончилась холодная война и исчез определенный социальный капитал, эта компания была элементарно скуплена компанией Compaq , которая, в принципе, производила микрокалькуляторы. В итоге теперь о Cray не помним. То же самое – IBM , который недавно был куплен китайской компанией, IBM теперь производит только серверы, и то только потому, что Америка поддерживает политику непродажи достаточно серьезных технологических циклов странам, которые потенциально могут быть ей враждебны.

Это первый момент, который позже я несколько раскрою. Второй момент. Ставка на некоторый аутентичный смысл так или иначе подразумевает некоторую дискурсивность. Смыслы нужно каким-то образом друг с другом связывать, как-то их прояснять и так далее. В России никакой дискурсивности нет. Мы здесь имеем голого автора, который пользуется именно своими регалиями, при этом ни за что не отвечая. Это классический institutional bias , институциональный наклон: здесь не существует ничего, кроме автора, здесь нет текстов. В России нет текстов, их никто не пишет, их никто не читает. Таким образом, в России сложно говорить и о наличии аргументативного пространства, его фактически нет, и я не знаю, откуда это пространство может появиться. Раньше это пространство создавалось близнецами – диссидентами и теми, кто ими занимался. Откуда оно возникнет сейчас – неизвестно. В этой связи роль университета как институции, которая вмешивается, которая производит социальные смыслы, резко возрастает, потому что только университет и наличествующие в рамках университета подструктуры могут задать некоторую инерцию, которая позволит отвлечься от постоянного мелькания имен, авторства и т.д., и перейти к собственно текстуальному обсуждению. Именно это и нужно университету, потому что университет по определению, прежде всего, производит смыслы. Он не производит авторов, которые занимаются производством литературных метафор, пиар-компаниями и прочей, извиняюсь, чушью, которая интересна только литературоведам.

В этой связи вспомним достаточно интересный момент, имевший место, когда в рамках лиссабонской стратегии была произведена специальная программа, предполагающая, что нужно сознательно сделать упор на то, чтобы в университетах взращивать так называемые think tanks , потому что они способствуют ускорению роста общества как в социальном плане, так и в экономическом. Не секрет, что в развитых экономиках мира до 50% всего валового внутреннего продукта приходится на трансакции. А think tanks являются классической институцией трансакций.

Если не удастся создать подобные инерционные структуры обсуждения и реакции на внешнюю апроприацию, мы получим политику пиару, то есть политику маргинализации всего общества в целом, потому что в рамках пиара уменьшается временной лаг, а при уменьшении временного лага, при ставке на литературные смыслы, а не смыслы философии, выбиваются те, у кого красное словцо более красное (в данном случае я не имею в виду политическую партию). Таким образом, другой целью подобной активной позиции университета и структур внутри университета является создание упреждающих социальных точек развития, вокруг которых разворачивается дискурсивная программа. Не секрет, что в гомогенизированном обществе никакого дискурса и дискуссии быть не может и не будет, то есть в таком обществе дискуссия просто не нужна, и это общество быстро деградирует. Я не буду называть список обществ, которые деградировали подобным образом, Аргентина – одна из них.

Таким образом, общество в целом возможно не при изучении общества, а при упреждающем создании самого общества, то есть общество всегда впереди самого себя, оно никогда не может быть изучено, исследовано постфактум. Это изучение постфактум должно по определению нести в себе некий упреждающий и задающий момент. Если мы вспомним – кто не говорил про опасность фашизма или чего бы то ни было? К чему это привело? Ни к чему. И не будет приводить, пока философы и социологи не займут более активной позиции, и эта активная позиция является не политизированной позицией, а позицией, которая, прежде всего, способствует развитию общества, потому что современное общество развивается только при развитии трансакционной экономики, которое невозможно без постоянно увеличивающейся гетерогенизации общества. Поэтому можно привести классический пример: в любой стране законы являются решением неких проблем, в России же законы являются некоей обременительной ношей, потому что все их вынуждены почему-то выполнять. Я обратил на это внимание, когда по каналу «Спорт» была передача про гонки в Индианаполисе, на которой возникла проблема с шинами, и на старт вышли только две или три команды. Шумахер, конечно, победил. Когда спросили в России, как нужно было поступать – нужно было выпускать три команды или все-таки подождать – нарушить правила и подвезти шины, в России все ответили – «Закон есть закон». Это очень плохая ситуация. Потому что в России закон рассматривается как то, что противоречит здравому смыслу. Если закон не связан со здравым смыслом, он является не более, чем якорем для этого общества. И это уже укорененная в сознании людей позиция. Такой закон может быть любым, и это очень плохо, поскольку такой закон не имеет к людям никакого отношения.

В каком-то смысле я могу сказать, что философия – это даже не политика, это сверхполитика, она занимается и работает там, где политики еще нет, куда политика еще не пришла. И в этом смысле она не политизирована, потому что она никогда не может быть присвоена чем-то иным, она является поистине нейтральной политикой, политикой, которую никакая другая политика еще не может присвоить, как бы они ни пыталась.

Поэтому в данном случае я никак не могу согласиться с ролью философии как некоего арбитра, потому что такая позиция будет безусловно наличествовать в рамках моей позиции, но не наоборот. Весь вопрос в том, как можно ограничивать нарратив. Это нереально. Невозможно ограничивать его изучением того или изучением сего. Мы все прекрасно знаем, что это просто не соответствует, в конце концов, базовому уровню развития философии в целом. Как может нарратив быть загнан в какие-то определенные узкие рамки изучения? Он по определению является куда более контекстуальным, он по определению обладает большим количеством полей, которые невозможно охватить. И если на это не обращать внимание, не останется вообще ничего, в том числе и изучающей функции философии, даже ее позиции как арбитра. Ведь что такое «арбитр»? Арбитр – это человек, который непосредственно включен в судебное действо, потому что решения, которые выносит судья, не всегда соответствуют закону. В чем заключается несоответствие судьи закону? В том, что судья выносит прецедентные решения, а прецедентные решения не записаны в законе. Поэтому он не является арбитром, он является фигурой, создающей закон, такой и должна быть философия.

В.Миронов.

Можно одну реплику? Ну, во-первых, удивительным образом, хотя Вы начали с того, что не согласны с моими тезисами, три или четыре Ваших тезиса вписываются в них один к одному. Я также говорил о предупреждающей функции, о том, что философия – это сверхполитика, которая оперирует тем, чего нет, я говорил практически об этом. Философия создает, допустим, идеальные образы государства (например, в платоновском смысле), и показывает сегодня то, что может быть. При этом у Вас есть масса вещей, которые нужно как-то дополнительно аргументировать. Хотя это очень красивый текст, и я с удовольствием Вас слушал, многое нужно как-то доказывать. Понимаете, можно, например, сказать, что герменевтика проложила путь фашизму, можно сказать, что ницшеанство (тем более, что Ницше, как известно, был в ранцах у солдат) – таких примеров можно приводить тысячи, причем ни доказать, ни опровергнуть их невозможно. И последний момент – о нарративе и о том, что может и чего не может образование. У меня всегда очень банальный пример, относящийся к обучению. Обучение всегда строится на отобранном материале, и никуда от этого не денешься. Например, попробуйте прыгнуть тройной тулуп, не умея кататься на коньках. Вот простой ответ на Ваш вопрос. Кончится это печально. Я не думаю, что философия, как более сложное действие, чем катание на коньках, может обойтись без определенной школы и без определенного обучения – даже с признанием того, что при этом обучении ряд механизмов нас действительно могут не устраивать. В Германии, после Второй Мировой войны был проведен очень интересный социальный опыт. Там были запрещены списки так называемой обязательной литературы. Вы знаете образовательную систему Германии, в ней образование выстроено на уровне земли, и поэтому список литературы, грубо говоря, определяется учителем этой школы. В результате возникла парадоксальная вещь. Школьная литература оказалась в Германии в кризисе, потому что она стала ориентироваться на те социальные круги, которые в школе учатся, поэтому Вы можете закончить немецкую школу, даже ни разу не прочитав Гете и просто не зная о нем. Может, это и хорошо. Но Вы можете оказаться в школе, где обучение литературе ведется на уровне комиксов. При этом все происходит с соблюдением закона. Не знаю, хорошо это или плохо. Как это ни странно, в процессе обучения, в том числе и обучения философии, некий минимум, который мы должны заставлять людей осваивать, не противоречит нарративу. Нарратив и вообще свободное мышление начинается тогда, когда, вообще говоря, создана достаточно приличная школа. А до этого это просто словоблудие.

А.Ушаков

Я приведу только один пример. Во-первых, что касается герменевтики. В данном случае я могу сказать, что этот вопрос будет в дальнейшем прояснен на нашем сайте, то есть это не голословное утверждение. Во-вторых, я исхожу из того, что герменевтика имеет опосредованное отношение к такому явлению, как коммунитаризм. При этом коммунитаризм в России достаточно четко позиционируется в рамках консервативного мышления. И это не моя позиция, это позиция Хабермаса, она достаточно хорошо аргументирована, она высказана, если я не ошибаюсь в «Этике дискурса». В данном случае, единственный пробел, который необходимо прояснять, и который я со временем проясню, – это связь герменевтики, коммунитаризма, аутентичности и определенного политического контекста.

Что касается необходимого запаса и багажа знаний. Финляндия на данный момент является самой читающей страной в мире. Но при этом люди, заканчивающие школу, не знают Достоевского. Возникает вопрос: должно ли иметься обучение, нацеленное на развитие определенного ряда способностей, или же обучение, нацеленное на усвоение определенного материала? Я выступаю за первое.

В.Кузнецов

Небольшая реплика и уточнение. Те различия позиций, которые мы услышали, по-видимому, отчасти связаны с тем обстоятельством, что философия не существует в вакууме, философия существует в каком-то социальном и культурном окружении, контекстах, ближайшим из которых являются, естественно, сами философские институции. То есть социальные и культурные структуры, которые образуются вокруг философии, вокруг занятий философией и так или иначе опосредуют, хотим мы того или не хотим, отношения, в частности, философии и общества в целом, культуры в целом. В этом смысле, вероятно, надо различать философию как некий проект, замысел, как некую интенцию мысли, действия, и то, где эти интенции и проекты могут реализовываться и проявляться. Может быть, еще какие-то вопросы и уточнения?

П.Сафронов

В продолжение Вашей реплики относительно различия философии и философских институтов. Андрей Ушаков, насколько я его понял, высказал тезис об опасности внешней апроприации философии. Честно говоря, мне лично не совсем понятно, что означает внешняя апроприация философии. Я охотно могу понять и согласиться с тем, что имеет место апроприация философских институтов, в частности университетов. Что касается апроприации философии, имеется несколько иная ситуация, потому что сразу хочется спросить – от лица какой философии и по поводу какой философии идет речь.

А.Ушаков (со смехом)

Я говорю от лица Деррида.

П.Сафронов

В таком случае это несколько проясняет Вашу позицию, но это нужно было бы как-то исходно обозначать. Что касается непосредственно ситуации российской. Был высказан весьма интересный, хотя и спорный тезис, о том, что в России нет дискурсивного пространства, нет текстов, а имеются только авторы. Если в России в настоящий момент имеются только авторы, то по большому счету тот идеал, который предлагается в выступлении Ушакова, можно считать достигнутым на примере с судьей, который выносит прецедентные решения. Если у нас есть авторы, а авторы – это и есть те инстанции, которые создают или творят прецедент, тогда зачем нам так уж беспокоиться о том, апроприирована институция или нет, если у нас и так уже достигнута такая ситуация, в которой авторы могут спокойно выносить любые прецедентные решения и тем самым они реализуют ту ситуацию, в которой философия будет законотворящей инстанцией и инстанцией, которая, пользуясь выражением из тезисов, будет «конститиуировать политику мэйнстрима».

А.Ушаков

Давайте я тогда сразу отвечу. Что касается апроприации, философия является одним из комплексов смыслов. У философии есть свои траектории движения. Раньше, философия, например, достаточно хорошо легла в схоластическую картину мира. Теперь есть такие вещи, как экономика, в которой существует необходимость развития высокотехнологичных областей. У них свои траектории развития смыслов. И когда приходит какой-нибудь грантодатель, он говорит, допустим: «Зачем Вы занимаетесь каким-то Шеллингом, нужно заниматься делом – с юношеским задором и т.д.». Вот что такое апроприация. Дело в том, что сила одного института, а именно экономического, позволяет апроприировать другой институт не только в качестве институции, но и в качестве тех смыслов, которые им вырабатываются. Что значит различие института и философии? Я лично никогда не понимал, как философия может существовать вне всякого института. Даже тогда, когда Декарт просто переписывался и не работал ни в какой Сорбонне – даже тогда он работал в рамках некоей институции переписки, в которой были определенные центры, определенные связи, все это было четко институциализировано. Поэтому когда один институт, какого-нибудь, допустим, богатого миллиардера, который всю жизнь был членом National Rights Association , приходит в какой-то Оксфордский университет и говорит: «Ребята, Вы занимаетесь каким-то либерализмом. Я дам вам денег и вы будете заниматься настоящей философией!».

Б.Межуев

Не будут.

А.Ушаков

Еще как будут.

Б.Межуев

Там как раз такая корпоративная этика, что нам и не снилось.

А.Ушаков

Я думаю, понятно, что я заостряю позицию, и это должно быть ясно из того, что я сказал. Все прекрасно понимают, что в любом университете есть темы, которые развиваются, и темы, которые не развиваются. И одно дело – когда эти темы задаются внутри самой философской институции, и другое – когда они жестко или мягко (что не менее жестко) позиционируются внешними структурами, которые могут быть экономическими и которые постепенно переливаются во всякие социальные фонды и т.д.

Что касается авторов. В том-то и проблема, что судьи в Америке не выносят любые решения, любые решения они выносят в других странах, а там они выносят прецедентные решения, основанные на common law , так что в Америке автор является глубоко нарративным и дискурсивным, тогда как в России автор может через пять минут сказать что-то другое, потому что нет никаких нарративных прессингов, которые заставляют его более-менее подчищать за собой концы.

В.Кузнецов [Б.Межуеву]

Вы хотели как-то возразить. Не на уровне просто декларации.

Б.Межуев

Просто такое замечание. Дело в том, что преподавательская этика, особенно в США, очень жесткая. Там существует криптоидеология, существующая внутри преподавательского коммьюнити, крайне единая. И человек, который пойдет в National Rights Association , будет проповедовать право ношения личного оружия и будет искать какие-то философские аргументы для корпоративных интересов данной организации, – такой человек будет тут же исключен из сообщества преподавателей. Когда я был в США, правда не в Остине, я встретил человека, который был участником избирательной компании нынешнего президента, он не был республиканцем, он просто сотрудничал с какими-то организациями, он был свободомыслящим. Так вот, его игнорировал весь коллектив, то есть с ним, конечно, здоровались, с ним общались… Эта идеологическая машина – настолько непродажна (в нашем понимании продажности), поэтому Ваш пример не совсем тот.

А.Ушаков

Но я же говорил не об этом. Естественно, он не будет бегать по кампусу с пистолетом, доказывая, что он является сторонником бывшего актера, снявшегося в «Планете обезьян». Я говорю о другом, о том, что сейчас в мире существуют куда более сильные институты, чем институт университета. И это по определению так. И во всем мире сил у университета во всем мире будет все меньше и меньше, и чем дальше, тем этот процесс будет продолжаться. Сил сопротивляться смыслам, навязываемым извне, здесь нет. Да, безусловно, существует этика, которая вызывает отторжение – смертная казнь, ношение оружия и т.п. Но кто Вам сказал, что апроприация будет проводиться таким грубым способом? Естественно, речь идет не об этом.

Допустим, критерий эффективности в Оксфорде. Это же достаточно нормальная вещь. Каждый под этим подпишется. Но дальше идет интерпретация критерия эффективности – например, учитывается только то, сколько статей написал автор, а какого уровня статьи – уже не учитывается критериями эффективности. В итоге Оксфорд – уже на четвертом-пятом месте. Вот что я имею в виду под апроприацией. Или возьмем этику. О какой этике может идти речь? Посмотрите статистику переездов преподавателей из Англии в Америку. Если они такие этичные, то какой им смысл ехать из Англии, где преподавательская этика куда более жесткая, в Америку, где гигантская коммерциализация образования, включающая подсчет статей и т.п. Я не против данной системы, я просто говорю о том, что существуют разные механизмы апроприации, и нужно с ними быть осторожным. Некоторые из них работают во благо, другие – во зло. В данном случае, механизм, который был запущен реформами и «тэтчеризмом», – он сработал в минус существующим академическим институтам Англии. Эта позиция не моя, это достаточно консенсусная позиция по всей Англии. Что касается этики – с этим я не могу не согласиться. Но Вы выхватываете фрагменты. Речь идет не о прямом навязывании, а о куда более тонких механизмам. В конце концов, почитайте Фуко.

В.Кузнецов

Давайте все-таки более кратко, потому что у нас много участников. У Вас [Б.Межуеву] какое-то радикальное возражение?

Б.Межуев

Радикального возражения нет, потому что нет предложения, на которое можно возражать.

В.Кузнецов

У нас, судя по тезисам, была высказана еще одна позиция, позиция Никиты Гараджи. Он предложил как раз идею, что философия должна специальным образом искать способы взаимодействия с обществом. Может быть, Вы несколько поясните свою позицию и соотнесетесь с уже представленными.

Н.Гараджа

У меня такое ощущение, что вопрос присвоения философии, поставленный Андреем, упирается в то, что мы в принципе оказываемся в ситуации недовольства теми механизмами и теми схемами, при помощи которых такое присвоение осуществляется.

В.Кузнецов

Тогда, может быть, стоит предложить какие-то другие, встречные механизмы?

Н.Гараджа

Да, у меня такое ощущение, что в нашей, российской, ситуации мы оказались перед той проблемой, которая заключается в том, что у нас вообще никто не присваивает философию.

В.Миронов

Некому отдаться?

Н.Гараджа

Совершенно верно. То есть философия ищет какие-то механизмы, то есть какие-то социальные функции. Допустим, что есть какие-то функции печени, эти функции определены внешней средой, то есть той функциональностью, которая печень играет в целом. Функциональность философии в той сфере, которая попадает в это освещенное публичное пространство, задается, конечно, этим целым, этой социальной реальностью. Поэтому я бы не стал жестко противопоставлять позиции философии и власти. Скорее, мне кажется важным конкретизировать этот момент, очертить, где именно философия находится в публичном пространстве, где она должна выхватывать те запросы, которые посылает к ней власть. Она же посылает не внешние запросы. Она посылает те запросы, которые связаны с социальной средой.

В.Миронов

Ну а какие запросы власть может посылать, если гипотетично?

Н.Гараджа

Проблема как раз в том, что гипотетически мы не можем говорить, потому что мы пятнадцать лет живем в той ситуации, в которой эти запросы власть нам не посылает.

В.Миронов

Я бы сказал иначе, что запросов навалом. Например, наши политологи могут сказать, что пусть не верховная власть, но власть на уровне Москвы постоянно посылает запросы. Их можно перечислить. Но самое страшное в том, что эти запросы идут в ситуации, когда всегда ждут ожидаемый ответ. Потому что, вообще говоря, власть не ждет ответа на вопрос, который был бы в том смысле, что эта власть властвовать уже не должна. Первое, что власть никогда не захочет услышать, а философ, если он относиться объективно, это в какой-то форме скажет, – это то, что посягает на саму ее субстанциональность, на то, что она существует. И так было всегда. Приведите мне пример (не считая небольших примеров, когда императоры были философами), когда философы каким-то образом уживались с властью.

Н.Гараджа

Но какие запросы Вы имеете в виду? Я понимаю запросы в широком смысле. В смысле функциональности философии.

В.Миронов

Ну например раньше были такие запросы. Стояла вертушка у декана философского факультета. И определенные органы, ЦК партии говорил, что тут вот была произнесена, допустим, фраза Суслова о схоластическом теоретизировании, и теперь нужно ее обосновать. И философы начинали обосновывать правоту этой фразы

Н.Гараджа

Совершенно верно…

В.Миронов

Их отсылали на дачу, закрывали, и они там писали соответствующий партийный документ. И если мы сегодня ждем таких запросов… К сожалению, даже такого типа запросы появляются.

Н.Гараджа

Но смотрите, Вы же этот вариант рассматриваете как худший вариант. Но если речь идет о тех запросах, о которых Вы говорите, то ясно, что они касаются именно той сферы философии, которая погружена в публичное пространство. Но почему мы считаем, что власть претендует на предметность философии как таковой? Откуда такая оппозиция между философией и властью?

В.Кузнецов

Тогда, может быть, проблема не в предметности философии и не в том, что философия сама по себе взаимодействует с властью самой по себе, то есть может быть есть определенная проблема или кризис, связанный с социальными институтами самой философии? Которые как раз выполняют или не выполняют свою функцию в рамках всего социального организма в целом?

Н.Гараджа

Я вижу проблему все-таки в другом, я вижу проблему в том, что власть сама по себе не может организовать свой запрос, не может увидеть то место, где она с философией соприкасается. Другое дело, что сами философы из себя сформулировать такой запрос не могут. Все время возникает такой вопрос: по какому праву философы порождают свою функциональность?

В.Кузнецов

То есть Вы считаете, что точкой отсчета должна быть социальность как некий организм, который говорит, что одни люди должны делать одно, а другие люди – другое? Если усиливая несколько Ваш тезис? То есть именно социальность в лице некоего правительства дает определенный заказ и т.д.?

Н.Гараджа

Там, где философия находится в пространстве политики, где она является политической наукой, там философия не хозяйка.

В.Кузнецов

Борис, у Вас есть какое-то возражение?

Б.Межуев

Вы знаете, в свое время Лужков произнес такую фразу: «У нас нет власти, у нас есть режим». Во всех политологических кругах принято смеяться над этой фразой как неграмотной и некорректной. Ведь если есть режим, значит есть власть.

А.Ушаков

А если это международный режим? Там же нет власти.

Б.Межуев

Но на самом деле эта фраза имеет глубокий смысл. То есть что понимается под режимом? В демократической стране – некая сменяемая часть демократии, сменяемая часть политической системы. Например, сейчас, возможно, в Германии на смену социал-демократическому режиму придет христианско-демократический, если сложится такая коалиция. Поэтому, почему разговор, который сейчас идет, имеет очень нехорошую сторону? Потому что речь идет не о связи философии и власти, а о связи философии и данного режима. Нужна ли философия данному режиму или не нужна? Посылает ли этот режим какие-то импульсы философии или не посылает? Должна ли философия как институция или как ее отдельные представители как-то вкручиваться в эту режимную ситуацию, или она должна бросить режим к чертовой матери. Дело в том, что вся проблема философии и власти, философии и властной системы, которая существует в нашей стране, – это более серьезная и глубокая проблема, чем та, что ставится в контексте данного разговора. Потому что, несомненно, философия как институция, философия как функциональная часть огромной системы, именуемой Россией, должна с этой властью как-то сочетаться. Но власти нужно четко определить, что она такое. Что она такое, если не просто набор временщиков, которые находятся у руля государства, в муниципальных и федеральных органах, и которые заинтересованы только в легитимации своей власти, потому что в данный момент они у этой власти находятся. То есть власти нужно определить себя через какой-то цивилизационный проект.

А.Чадаев

То есть она должна за философов сделать их работу.

Б.Межуев

Нет, она не должна за философов сделать их работу. Она должна в контексте с философами определить себя через определенные цивилизационные константы. Например, говорили об Америке. Я неслучайно сказал, что философия там левая, либеральная. По крайней мере философия академическая, университетская, колледжская и так далее – примерно на 80-90%. И тем не менее мы прекрасно пониманием, что это не просто мировоззрение, это определенный цивилизационный проект, американский условно говоря, в который философия каким-то образом включается. Она не поддерживает систему Буша и даже не поддерживает Клинтона, она не поддерживает какие-то фигуры, которые находятся в данном случае у власти…

А.Ушаков

Она поддерживает Майкла Мура.

Н.Гараджа

А кто оформляет этот цивилизационный проект?

Б.Межуев

Безусловно, у власти должна быть определенная готовность по крайней мере этот проект выдвинуть. Или с этим цивилизационным проектом соотнестись, чтобы люди, например философы, могли соотносить себя не с конкретными фигурами Администрации президента, а вот с этой большей реальностью, превосходящей все конкретные режимы, сменяющие друг друга в данной политической системы. Вот эта проблема, безусловно, не является проблемой философии, философского института или университета, эта проблема, которая состоит в том, что власть этот заказ никак не формирует.

А.Ушаков

Проблема в том, что, как я вижу, Вы воспроизводите весь базовый набор русских стереотипов. А именно: существует некая власть и некая философия, которая должна с ней каким-то образом соотноситься. Но это одно и то же. Например, когда человек входит в кем-то в диалог, оба уже должны быть в пространстве русского языка. А Вы исходите из того, что существует некая власть и существует некая философия, и нужно, чтобы власть выработала средства коммуникации с философией. Это же уму непостижимо. Она должна, получается, придумать русский язык. Покажите мне цивилизационный проект Америки, выпишите его по пунктам и дайте мне гринкарту с печатью Госдепа.

Б.Межуев

Ну, к Госдепу я не имею отношения. Естественно, философия включена в цивилизционный проект, например европейская философия была включена в цивилизационный проект Европы. И философия как университетская философия как-то с ним сосуществовала. Естественно, что в Германии, например, Хайдеггер в своей тронной речи 33-года пытался противопоставить этому европейскому гуманистическому, просвещенческому проекту какой-то другой, который он связывал, собственно говоря, с отдельной Германией и считал, что здесь философия должна играть совершенно иную роль, чем та, что она играла в этом просвещенческом проекте. В наше время и в нашей ситуации философия тоже играет такую функциональную роль. Фактически, здесь она поддерживает европейский проект со всеми его плюсами и минусами. Если мы хотим, чтобы российская философия ассоциировалась именно с российской властью, а не с космополитической, общемировой и т.д., то у этой власти за душой должно быть что-то кроме власти.

А.Ушаков

А откуда у нее возьмется что-то кроме власти, если она есть кровь от крови, плоть от плоти философии? А философия ждет?

Б.Межуев

Но если она является плоть от плоти, нечего говорить о лояльности этой власти. Например, нельзя быть лояльным Администрации президента или «Единой России» – это бред. Можно быть лояльным русской истории. По крайней мере, то, что производит заказ, – это не режимная власть. Формировать заказ должна власть как субъект некоей большей истории, чем истории просто политической.

В.Кузнецов

В связи с этим тезисом, я хотел бы предоставить слово Вячеславу Дмитриеву, который, насколько я знаю, как раз является сторонником того тезиса, что как раз дело не в лояльности. Ведь дело в том, что философия – это не просто какие-то люди, граждане, которые могут быть лояльными или нелояльными. Это еще и некий содержательный проект, который позиционирует себя как некий внесоциальный или даже внекультурный проект. Пожалуйста, Вячеслав Евгеньевич.

В.Дмитриев

Я в данном случае буду исходить из привычных смыслов, которые как-то укоренились в русском сознании, например у Федора Гиренка. Фактически в своем отношении к этой проблеме я присоединюсь к нему, но усилю его тезис. Он, высказывает тот тезис, что философия – это препятствие для власти, то есть философия – это то, обо что власть постоянно спотыкается, то есть философия есть до тех пор, пока она выполняет функцию философии, мешающейся под ногами. Как только она перестает болтаться, она перестает быть философией.

В.Кузнецов

То есть, если заострить тезис, задача философии – не обслуживать власть.

В.Дмитриев

Здесь есть две задачи. Одна разрушительная – то есть постоянно саботировать, разоблачать действия власти, причем независимо от того, о какой власти идет речь. По мне, что американский фундаментализм, что наше правительство – одно и то же. Не стоит заострять внимание на этих мелких различиях, причем здесь можно добавить весь спектр всех возможных властей, потому что способ социального устроения, организованный властью, – он далек от совершенства. Поэтому я буду относиться к власти абстрактно. Это любая вертикаль, например, проявляемая в том, что здесь мы сидим, к сожалению, не за круглым столом. Если бы мы сидели за круглым столом, это было бы уже некое сопротивление вертикали власти, если конечно, это не номинальный круглый стол, то есть речь идет о том, что в позиции не должны включаться никакие дополнительные силовые приставки, в виде регалий и т.п.

В.Кузнецов

Мы как раз и попытались организовать наш круглый стол в виде как раз круглого стола, хотя у нас нет физически круглого стола. По крайней мере интенция была именно такая.

В.Дмитриев

То есть самой темой «круглого стола» уже можно немного высунуть язык в направлении вертикальной власти. С моей точки зрения, философия должна пойти по пути этого языка до конца. И осознать свою принципиальную несовместимость с политической властью, поскольку, в общем, я не знаю никакой другой власти. Я имел в виду только политическую власть, где есть необходимое подчинение и вертикальное управление. Философия, с моей точки зрения, рождена только для того, чтобы ошельмовывать действия этой власти. Только когда она будет это делать в радиальной степени, она будет философией, причем делать она это должна, заметьте, не только на уровне теоретическом, но и на уровне практическом, то есть когда она сможет парализовать действия власти в масштабе всего мира, именно тогда философия выполнит свое предназначение. Так я несколько усилил тезисы Федора Ивановича. Я могу сказать, что это еще одна позиция в разговоре о взаимоотношении философии и власти.

В.Кузнецов

Прежде чем мы Вам, Федор Иванович [Гиренок], предоставим слово, есть возражение.

А.Чадаев

Не столько даже возражение. Я хотел бы парадоксальным образом согласиться с только что высказанным тезисом и несколько его, так сказать, докрутить. По моему представлению, интерес проблемы соотношения философии и власти заключается в том, что предмет философии естественным образом имеет отношение не к самой власти, а к основам власти. Ровно поэтому она неизбежно оказывает в зоне повышенного внимания, поскольку она владеет некими ключами, каким-то кольцом власти, если угодно, которое может создавать режимы и разрушать их, удерживать их и превращать их в не что.

В.Кузнецов

А нельзя ли несколько пояснить насчет кольца власти?

А.Чадаев

Просто я тут говорю языком метафор, естественно. Неделю назад я был в служебной командировке в Львове и поездил по Галиции и окрестностям. В каждом селе, где стоял памятник Ленину, буквально на том же самом месте теперь стоит памятник Шевченко, причем мне рассказывали, что в некоторых не особо богатых деревнях отпиливали голову с бороду и прикручивали голову с чубом и усами. Отдельной чертой тамошней среды является наличие очень специальной прослойки людей, которых называют « галицистос сведомая интеллигенция ». Это очень специальные люди – огромное количество людей, профессионалов, кандидатов, докторов наук и академиков, специализирующихся по специальности «укаинознавства». И у них масса занятий. Они выступают в прессе с выступлениями в адрес того или иного начальства, они цензурируют тамошние масс-медиа на предмет руссизмов, заменяя их на правильные украинские слова, они отыскивают факты из новейшей истории Украины или сочиняют их, что в данном случае неважно. И они выступают в роли специальной инстанции – они все институционально вписаны в систему, причем больше всего меня поразило, насколько вся эта структура легла в матрицу советской идеологической машины. То есть буквально на том месте, где была официальная доктрина и структуры, ее обслуживающие, буквально на это место легло украинознавтсво или украинолюбие.

В.Кузнецов

А философия тут, извините, причем?

А.Чадаев

И очень заметно, как эта штука сработала в прошлом году в ситуации политического кризиса, когда сменялся режим. Фактически вся эта прослойка создала ситуацию, которую невозможно ни объехать, ни обойти, ни взорвать. Она послужила ядром кристаллизации нового порядка. Просматривая этот кейс, я понял, что именно их квазипрофессиональный статус (ведь они не принадлежат к цеховому сообществу) становится системой, позволяющей на этой территории и из этого населения производит суверенитет.

В.Кузнецов

Но ведь это как раз идеальная модель обслуживания интересов и запросов власти.

А.Чадаев

Суверенитет там, где он как раз невозможен. Мне стало интересно – а как же у нас? Этот украинский пример позволяет понять нашу катастрофу конца 80-х годов, когда свое смысловое пространство и структуры его обслуживания, сдав доктринальный институт, мы тем самым сдали и суверенитет и тем самым сдали страну. Советское государство было, как бы к нему ни относиться, государством философов. И философы, как ни смешно, выполняли роль очень близкую к тому, что выполняет эта странная штуковина в Галиции.

В.Кузнецов

Но если в советское время философия была встроена в эту машину…

А.Чадаев

Она не была встроена, она ее производила.

Б.Межуев

Но ведь не философия отказалась от машины, а машина от нее отказалась.

А.Чадаев

Да ничего подобного.

Б.Межуев

Но ведь все готовы были работать, бороться, а государство сказало – «расходитесь по домам».

А.Чадаев

Но кто был готов бороться против политики свершившихся фактов? Когда нас построили и повели в Висбаден , вопрос был один – мыло дадут или с собой брать? Кто был готов? Мы ногами вперед вынесли свое описание реальности, свою идеологию…

Б.Межуев

Значительная часть людей была готова, и даже теперь.

В.Миронов

Алексей [Чадаеву], я тоже пережил этот период и хочу сказать, что эта ситуация складывалась по-другому. И на самом деле власть, которая приходила, и здесь можно поспорить о том, какую роль выполняла здесь философия и философы – поскольку это была неоднородная масса, были одни философы и другие, например были философы, которые становились диссидентами, и были философы, которые выполняли идеологическую функцию. Но когда система начала меняться, то есть просто на уровне философского знания, ситуация была просто обратной. Власть, которая приходила, она хотела не просто избавиться от институтов философии в широком смысле, а были просто реальные попытки закрытия факультета, кафедр (и некоторые кафедры были закрыты). То есть власть пыталась философию прикрыть, а масса людей, которые занимались философией, были как раз в оппозиции, они попытались сохранить то, что возможно.

А.Чадаев

Мое убеждение состояло в том, что как раз те философы, которые выходили в оппозицию, и те, которые обслуживали власть, – это одна и та же машина. Это разные ее части. Одна из трагедий состоит в том, что в этот критический момент философия осознала себя не как источник власти, а как некий вторичный институт, который власть может по своему желанию учредить, а может и наоборот и закрыть, после того как что-то в ней поменялось и она не внесла философию в бюджет. Попробуйте сказать такое в Галиции.

В.Миронов

Но власть может закрыть и институт ядерной физики. Власть может закрыть все что угодно по определению.

А.Чадаев

Но философию она закрыть не может…

В.Миронов

Правильно, философию она закрыть не может, потому что философия – это не только институциональность.

В.Дмитриев

Чтобы философия могла закрыть власть, философы должны быть хорошо вооружены.

В.Кузнецов

Небольшое уточнение. Проблема, возможно, в той терминологической путанице, что философией в данном случае называется и философия как социальный институт, и философия как некий проект и замысел.

А.Чадаев

Для меня институт – это просто инструмент, одно из орудий. Философский институт – одно из орудий, оружие, но далеко не единственное.

В.Миронов

А если философам власть просто не интересна, если брать самый крайний вариант.

Б.Межуев

Проблема просто фантастическая. С одной стороны власть поставила новый заказ, поэтому вроде бы надо интегрироваться в новую ситуацию, а если нет – «погибайте». Часть людей готовы были бросаться на противоположные баррикады. Теперь та же власть в твоем лице [обращаясь к Чадаеву] нам говорит: «Вы сами виноваты, это вы тогда не вышли», но эта власть не поменялась. Это просто фантастично.

В.Кузнецов

Дмитрий Кралечкин хотел бы внести некоторую реплику.

Д.Кралечкин

Скорее некий поворот. Сейчас явно есть определенный тренд, который предполагает, что мы должны придумать что-то за власть, причем сама власть понимается достаточно традиционно, то есть как некий центр, который всегда присутствует, всегда выделяется и который имеет персонализированный характер. И наоборот, философия понимается как то, что имеет одну форму, которая всеми хорошо опознается. Иначе говоря, мы имеет стандартную оппозицию и пытаемся внутри нее каким-то образом играть. Тогда как исходный тезис нашего круглого стола состоял в некоей философской коммуникации как таковой, то есть не в коммуникации, которая выстроена по неким мифологическим сюжетам обмена с властью, и которая может состояться или не состояться, то есть вопрос в том, каким именно образом сама эта философская коммуникация предстает в философской работе. Потому что, если мы отдает отчет в самом факте собрания, мы не можем склониться к тезису о том, что философия имеет некоторый индивидуальный, персональный или некий мифологический характер, который предполагал бы осуществление некоей исходной интенции, которая может осуществиться в нас, в ком-то еще и так далее. Поэтому хотел бы сразу заметить, что понимание власти как того, что имеет чисто силовую структуру – это, естественно, понимание власти, которое, по крайней мере, не будет подтверждено на всех примерах. Иначе говоря, мы уже неявно предположили, что есть определенная дихотомия философских содержаний и действий и содержаний власти (или политических содержаний).

А.Ушаков

Но вот Борис Межуев считает наоборот. Он сказал, что у философов в Америке есть кодекс либеральной чести, а кодекс либеральной чести – это классическая структура власти. Поэтому разговоры о том, что власть должна предложить цивилизационный проект – это полная глупость. Власти всегда предлагали цивилизационные проекты, а сама власть не предлагает ничего, потому что ее просто нет. Потому что цивилизационные проекты придумываются такими сетевыми, абсолютно невластными, если не понимать, конечно, власть как некий абсолютно вынесенный за пределы дискурса центр, структурами.

Б.Межуев

То есть Вы хотите сказать, что на философском факультете нужно создать центр по созданию альтернативной власти?

А.Ушаков

Да не об этом речь. Вы говорите о власти как о властной инстанции. Властная инстанция – это вещь текучая. Возьмите любую страну из развивающихся демократий и попытайтесь отследить трансформации и все административные реформы. И вы увидите, что никакой власти на уровне административных трансформаций не будет, в лучшем случае будет личностная преемственность. Под властью я понимаю, прежде всего, тот язык, который воспринимается в качестве языка власти. И, допустим, язык Майкла Мура – это язык власти.

Д.Кралечкин

Проблема как раз не в том, чтобы свести весь разговор к аргументации, заданной предельной оппозицией власти и философии, а в том, что мы не имеем заранее заданной диспозиции, которая бы указывала, где содержится власть, где – нет, и как с ней взаимодействовать. Мне непонятна сама постановка вопроса, которая все время движется на уровне вопроса «что первично». Явный признак того, что ситуация заходит в тупик, – это поднимание вопроса о первичности. Что первично посылает сигнал – власть, философия или нечто третье? Возможно, мы придем к некоей третьей инстанции. Если все время воспроизводится одна и та же примитивная модель, явно что-то не так в самой модели. И явно не в порядке сама аргументация, из которой мы исходили. Вопрос был в том, что если мы предполагаем, что есть определенное стирание оппозиции между социальным существованием философии и философией как существованием некоего исходного смысла и некоторой археологией этого смысла, то, следовательно, мы не может все время отдавать на откуп вторую сторону оппозиции кому-то еще. Поэтому можно говорить не о том, что философ должен все время думать за власть, чтобы понять ее больше, чем она сама, а фактически она как раз выступает в виде инстанции, которая была названа сверхвластью. То есть, если угодно, важны те достаточно базовые оппозиции и концепты, которые присутствуют в любом действии власти, если, конечно, она не переходит на существование в рамках военного времени, что, впрочем, тоже не исключает такого концептуального присутствия, – используются не просто философские содержания, а, скажем так, философские структурации, которые подчас начинают работать совершенно противоположным образом. Наиболее банальный пример касательно того, почему мы, как правило, не можем предельно дистанцироваться от власти. В большинстве современных обществ власть существует согласно модели ее разделения на три ветви. Всем известно, что это определенная классическая концепция. И когда сейчас происходит определенная ее трансформация, достаточно странно считать, что философия должна устраниться от собственного наследия, которое каким-то образом уже было задействовано и каким-то образом работало, и отдать такое наследие неким специалистам, которые, как правило, работают с некоторыми производными содержаниями. То есть философия, грубо говоря, отдает некоторый продукт, имея доступ, скажем так, к исходному коду, но сам этот код оказывается почему-то нетранспортабельным, немодифицируемым, он даже предстает в позиции некоей трансценденталии. Такой взгляд совершенно непонятен. И скорее следует говорить не о том, что нет коммуникации между властью и философией, которые находятся в неких мистических сцепках, а о том, что сама коммуникация внутри философии построена непродуктивно или же она слишком формализована. То есть не следует, вероятно, исходить из задачи «давайте подумаем за власть», хотя бы уже потому, что конкуренция за «мышление за власть» весьма велика и тут как раз нет проблем.

Возвращаясь к теме коммуникативного и некоммуникативного воздействия философии легко вспомнить характерный пример. Когда мы готовили разработку темы, связанной со структурацией современного университета, стало ясно, что в любом случае спор об университете по многим параметрам совпадает со спором о философии. Грубо говоря, все современные концепции, используемые до сих пор в данном контексте, были выработаны тогда, когда предполагалось, что можно строго различить практическое воздействие философии и теоретическое воздействие философии. Сейчас, когда оказалось, что это неразличимо, нам предлагается консервативный вариант, то есть предлагается отказаться от любого воздействия. Иначе говоря, вместо того, чтобы работать на этом различии и как-то его иначе структурировать, в том числе и в споре об институции, которую мы знаем, то есть об институции-университете, нам постоянно предлагают функцию университета и философии в виде странного инкапсулированного анклава, который поддерживает философию в первозданном состоянии.

Если вернуться к этому «первозданному состоянию», легко заметить, что реально следовало бы заниматься прослеживаением самой истории того, каким именно образом возникает само понятие спекулятивной философии. Потому что любой историк подтвердит, что это понятие не является таким уж исходным. То есть каким именно образом мы определяем эту оригинальность, изначальность философии? Если мы определяем ее исторически, выясняется что все не так, что постоянно встречаются банальные импликации философии во власти и наоборот, хотя бы в обычном смысле коммуникации с тираном. То есть, возможно, само это представление о спекулятивности и аутентичности философии было выработано на определенном политическом поле. Возможно, это хорошо показала бы история стоиков, что такая теоретическая непричастность – достаточно поздний продукт самой философии, само это представление о собственной спекулятивности. Вопрос не в том, что у нас только такое единственное представление, а в том, стоит ли его поддерживать до конца и безоговорочно.

В.Кузнецов

То есть, если одна из основных функций философии, – функция образовательная, функция преподавания, каким образом, если можно уточнить Ваш тезис, философия должна действовать на этом поле или наоборот не должна?

Д.Кралечкин

Эти моменты я в какой-то мере выписал в тезисах, и предполагал, что присутствующие с ними знакомы. Когда Владимир Васильевич [Миронов] сказал о критической функции, – естественно, это то, что приходит на ум первым делом. Но проблема в том, как именно она истолковывается сейчас. Потому что мы имеем сейчас определенную дисперсию философских содержаний по политическому полю, с которыми все мы сталкиваемся. Мы имеем определенную перегруженность философией, которая дает о себе знать. Нет какого-то внешнего мира, для которого философия была бы диковинкой. Как раз наоборот. В любом политическом заявлении, в любом интервью или, в конце концов, на ток-шоу, присутствует огромное количество философских импликаций. И как правило даже студенты философского факультета не имеют с ними работать. Они смотрят на это как на феномен некоторой доксы, популярной культуры, которая к философии в высоком смысле слова не имеет никакого отношения. То есть мы на самом деле все время имеем дело, например в сфере того же права, с определенным философским архивом. Естественно, функция обучения – это, возможно, работа с этим архивом, а не работа с экземплярными философскими текстами. Понятно, что с последними тоже нужно работать. Но если они используются так, как они сейчас обычно используются, то есть в качестве экземплярий, который ни под что остальное не подвязаны и выступают в качестве литературных памятников, то мы получаем в итоге то, что получаем, то есть размножение авторов, которые претендуют только на авторский статус. То есть они авторы и более ничего. Они не имеют никакого отношения к этому наследию, они не умеют с ним работать, они могут воспроизводить его в качестве неких экземплярий и не более.

Возвращаясь к вопросу об интеллигенции и критической функции. Я, в принципе считаю, что то, что было в данном случае заявлено Вячеславом Дмитриевым, – это некий фрагмент, который нуждается в реконструкции. Это не некоторая позиция, которая имеет место в качестве автономной. Она принадлежит определенной истории и имеет в ней определенное место, просто эта история, к сожалению, еще не написана. Например, не написана история структурации советской философии, структурации институтов этой философии, того, что называлось и считалось практиками философии, того, что вообще определяло, что значит называться «философом». История того, почему возникали определенные дихотомии внутри самих этих практик. Этого до сих пор нет. То есть мы имеем либо проекты мемориального характера, либо проекты, которые делают ставку на содержание советской философии в целом. Либо же мы имеем некоторые симптомы, которые можно истолковывать уже постфактум. И в частности – отношение интеллигенции к власти как таковой. Потому что здесь все время воспроизводится схематика показывания власти фиги в кармане, но так, чтобы власть ее не увидела. И тот факт, что эта стратегия уже не работает, в общем-то ни у кого не вызывает сомнений. То есть вопрос именно в том, смогут ли философы коммуницировать и объединяться именно так, чтобы само это объединение предстало в качестве факта философской работы.

В.Миронов

Можно небольшую реплику? Я согласен со многими тезисами, которые прозвучали, в частности с архивным знанием философии. Понятно при этом, что оставаясь на уровне архива, мы не будем приращивать. Вообще говоря, для нас это достаточно тривиально. Вопрос в механизме образования. Я, когда сказал о функции предупреждения, как раз сказал, что сюда включаются два компонента – это объяснение и моделирование. Философ, вообще говоря, занимается своим делом. То есть, условно говоря, он нечто объясняет. А потом встает вопрос, как схемы, которые он выдвигает в качестве объяснительных или предупреждающих, будут использованы. Я не думаю, что философ должен отвечать за то, как его схемы будут кем-то приняты, например властью, которая сосредоточена в центре, или же властью, рассматриваемой как совокупность некоторых правил. Это работа уже в смысле «как повезет». Повезет – эти идеи будут восприняты. Но философ здесь уже не при чем. Как гражданин – да, если я считаю, что данная схема истинна, было бы хорошо, чтобы она была принята. Но я прекрасно понимаю, что это не гарантировано. Так что зачем ломать по этому поводу копья, если все равно никаких гарантий нет? Ну это все равно, что есть геометрия Лобачевского и Евклида. Помните, как назвал Лобачевского Чернышевский в письмах к сыну? «Идиотом», а сын, как известно, был математиком. Но Бог с ним, с Чернышевским, ведь действительно физика того периода до Лобачевского не доросла. Доросла – и теория Лобачевского заиграла. Так же и с философией. Поэтому философ должен стоять над временем как мыслитель, как мне представляется, и над пространством – в географическом смысле. Он должен объяснять мир. Можно упрекать этого философа в том, что он замыкается сам в себе, но это единственное, что он может делать.

А.Ушаков

Платон стоял над всем миром две тысячи лет, а кончилось Кампучией.

В.Миронов

Этот тезис, конечно, надо очень детально обосновывать. Потому что другой пример. Как-то «Московский комсомолец» опубликовал плохую статью о философском факультете. Логика этой статьи была такой: он плох потому, что на философском факультете до сих пор преподают Гегеля. А логика рассуждений была следующая: из Гегеля вышел Маркс, а из Маркса вышел Зюганов. Но цепочку в обратную сторону мы можем и до Платона довести. Поэтому Ваш аргумент позволяет объяснить все. Тоталитаризм – Платон, демократия – тоже Платон.

Д.Кралечкин

Мой комментарий состоял как раз в том, что когда Вы [обращаясь к В.Миронову] говорили вводную речь, прозвучало два тезиса. То, что философ – это тот, кто выполняет определенную критическую функцию, и тот, кто одновременно выполняет философию в качестве некоторого персонального дела. Мне кажется, что есть определенное рассогласование между этими тезисами. Поскольку критическая функция – это не то, что озвучивается именно на концептуальном уровне и причем всегда. Совершенно очевидно, что никакие содержания не существуют автономно, то есть, если мы просто посмотрим на исторический материал, выясняется, что всегда существовало огромное количество философских институций, которые были просто достаточно различными. Достаточно вспомнить проект той же «литературной республики». То есть проект именно философский и одновременно политический. Даже самые «автономные» мыслители были вписаны в широкий контекст связей, например тот же Спиноза мог стать, положим, ключевой фигурой для той же еврейской диаспоры только потому, что в какой-то момент она стала светской. То есть всегда возникают определенные содержания, которые входят в философию без того, чтобы быть заранее привязанными к некоей сфере автономных смыслов.

В.Миронов

Однако, это происходит пассивно. Макиавелли тоже лежал на столе у Сталина. Хотя и не имел к этому уже напрямую отношения. Наверное, у Сталина могла лежать и другая книжка.

А.Чадаев

Скорее, всего другая книжка лечь не могла, но дело даже не в этом. Просто сам вопрос о том, несет ли философ ответственность за практическое воплощение своих теорий, повторяется – если спускаться этажом дальше, выясняется, что здесь повторяется та же самая структура. Ведь, если принимается некое решение, например реформаторское, начиная с коллективизации и заканчивая ваучерной приватизацией, такое решение затем выполняется миллионами людей на обширнейшей территории, миллионами людей со своими ставками, социальными интересами и т.д., причем совершенно ясно, что здесь количество людей превосходит какие-либо возможности вертикального управления. То есть нет ситуации как в армии, когда генерал откомандовал и все бросились команду выполнять. То есть у власти ровно такая же ситуация, как у философов. Но следует ли отсюда тем не менее, что власть не несет ответственности за последствия своих решений?

В.Миронов

Нет, власть несет ответственность, но я говорю о другом – при чем тут философия?

А.Чадаев

Но это означает, что философия в каком-то смысле тоже несет ответственность.

В.Миронов

В каком-то смысле в этом мире связано абсолютно все. Например, если Маркс создал свою теорию, нельзя обвинять его в том, что он, положим, не открыл проблемы Перестройки. А так ведь было.

А.Чадаев

Нельзя выкатывать Марксу счет за ГУЛАГ. Это несомненная глупость, но из этого не следует отрицание какой бы то ни было ответственности.

В.Миронов

Согласен, связь существует. Но мы же не упрекаем Ньютона за то, что он не читал Эйнштейна. Он создал свою теорию, что-то объяснил, и в голову физику не придет упрекать Ньютона за то, что он не читал Эйнштейна. А по отношению к социальным теориям такой аргумент постоянно проходит. Например, Ницше виноват за фашизм. Сегодня уже прозвучало, что и герменевтика, Маркс понятно за что виноват и так далее.

А.Ушаков

Мне кажется, что я говорил совсем о другом. Когда я говорю об ответственности, я считаю, что философ не обладает никакой ответственности ни перед кем, он единственный, кто имеет право на полную безответственность. Почему? Потому что все разговоры о том, что философ должен перед кем-то отвечать, не отвечать, воспроизводят, извините, кьеркегоровскую схему оторванной ото всех власти, с которой нет никакой коммуникации – и перед ней либо нужно отвечать, либо уходить в себя без ответа. Что одно и то же. Инкапсулированная безответность и ответ перед властью или ответ перед временем. То есть сам факт того, что постоянно возникает вопрос, отвечает философия или не отвечает, показывает, что философия неспособна понять, что она не находится где-то вне власти, она не находится в безвоздушном пространстве, а термин ответственности возникает только тогда, когда существует некий разрыв. Тот факт, что мы говорим об ответственности и ответе философии, говорит только о том, что мы живем в неправильной ситуации, в которой либо философии нужно кому-то что-то предлагать, либо ей самой что-то кто-то должен предлагать. Это абсолютно невероятная ситуация, которая возможна, например, только в Советском Союзе – когда были диссиденты и те, кто за ними следили, то есть иногда это был вообще один человек, но между тем здесь был радиальный кьеркегоровский разрыв, разрыв ответственности, веры и доверия. А философия, как я сказал, основываясь на примере господина Межуева, является по определению структурой коммуникации, которая является частью власти. Не обязательно она является всей властью, но является частью власти, частью той схемы, которая реализуется, прежде, всего на основании того, что власть должна говорить. А говорит она некими терминами.

В.Миронов

Это тривиально, поскольку тогда все является частью власти.

А.Ушаков

Безусловно. Но в том-то и дело, что в России это не является тривиальным. В России является тривиальным другое, а именно «страх и трепет».

В.Дмитриев

Я возражу Дмитрию [Кралечкину] по поводу «фиги в кармане», а то она подвисла. Дмитрий высказал предположение, что эта философская фига в кармане не обладает никаким весом, потому что за ней ничего не стоит. Я не могу согласиться, мне кажется, что как раз потому, что за ней ничего не стоит, она обладает дикой и разрушительной силой. Я приведу в пример вакуумную бомбу. Известен пример, когда в Приморском крае большой процент населения начал просто игнорировать выборы, и у власти началась паника. То есть, если бы они пришли и проголосовали против всех кандидатов, они бы выбрали сами эти выборы. И все было нормально. Но они вообще выбирать не стали. И как ни странно их «фига в кармане» чуть не сокрушила власть в этом регионе.

Д.Кралечкин

Но на самом деле к философии это большого отношения не имеет. Это то, как очень часто описывают предельные действия гражданского общества. Если Вы в курсе, то знаете, что огромное количество усилий было направлено именно на то, чтобы выписать именно в качестве экземплярного действия гражданского общества гражданское неповиновение. А это просто его редуцированного форма.

Б.Межуев

Я хотел бы как раз сказать, что проблема ответственности преподавания и преподавателя философии стоит очень остро, и здесь я хотел бы поспорить с Владимиром Васильевичем [Мироновым]. Я не считаю, что философ ни за что не отвечает, я считаю, что проблема на самом деле очень серьезная, чем мы тривиально предполагаем. Если по-хорошему, я считаю, что произведения Ницше надо запретить. Для меня как преподавателя философии огромная проблема, когда я излагаю содержание сочинений Ницше.

В.Кузнецов

Так может это проблема преподавателя? Ведь философия и образование – это не одно и то же.

Б.Межуев

Проблема, несомненно, присутствует. И Лео Штраусс был абсолютно прав в том, что философия Ницше дала фашизм. Вы знаете его позицию, что философ вообще не имеет права говорить правду. Правда – не для всех. И у этого действительно есть свои основания. Нужно, прямо как по Никите, говорить то, что нужно, но не власти, а, в данном случае, нравственному миропорядку. То, что нужно полису.

А.Ушаков

А нравственный миропорядок предлагает власть, по-вашему? Вы сказали, что власть должна предлагать цивилизационный проект, а это и есть нравственный миропорядок.

В.Миронов

Но тогда мы и Платона должны запретить, поскольку он наиболее эффективно рисует тоталитарное государство.

Б.Межуев

Я, конечно, не хочу сказать простую и глупую мысль, что Ницше нужно запретить. Я просто думаю о своей ответственности как преподаватель. Для меня философия Ницше – это абсолютная манифестация зла. Ясная, четкая, совершенно аргументированная и гениальная. Потом вся европейская философия (например Шелер) пытались переаргументировать, сказать, что это не совсем так, что не все так просто, и все ломались на этом, не могли найти возможностей, как с этим бороться. Это абсолютно четкая позиция, что всякое добро морально ниже, чем всякое зло. То есть миропорядок, основанный на примате нравственного начала, заведомо ниже, чем миропорядок, основанный на его отсутствии. Это четко, ясно и логично доказывается. Как с этим быть?

В.Дмитриев

А русская критика не годится?

Б.Межуев

Русская критика абсолютно не годится, потому что она абсолютно ниже уровня этой гениальной мысли.

В.Кузнецов

Но тогда надо преподавать сладкую ложь…

Б.Межуев

Да, благородную ложь, но это не тот вариант, который я считаю возможным. Это можно сделать, когда ты выступаешь не просто как преподаватель, то есть когда ты выступаешь не просто от себя лично, а от какой-то цивилизационной программы, хотя это не самое лучшее слово.

В.Миронов

Одну реплику можно? Тогда мы должны очень серьезно посмотреть. Ведь если мы возьмем любой томик Шекспира, перед нами будет кровь, преступления, все что угодно, но это не значит, что его нужно запретить. Но в этом и есть сила искусства и философии, потому что философия имеет отношение к искусству, она создает идеальный мир. Сила заключается в том, что это проигрывается в модели. Обвинять Шекспира и Ницше в том, что их герои вышли на улицу, а они выходят (например, история показывает, что психологически Гитлер был подготовлен немецким кино, то есть образ Гитлера был в 20-е и 30-е годы на экране, и народ к этому был готов). Но впрямую связывать это нельзя. Иначе мы свяжем все, что было в культуре от Платона. Я считаю, что в этой ситуации мы все-таки должны допустить право философа и право писателя конструировать, а право людей и политиков – реализовывать. Ведь список был бы бесконечным, и тогда лучше скалозубовский вариант.

В.Кузнецов

Федор Иванович, Вам слово

Ф.Гиренок

Ну я несколько удивлен, многих я вижу в первый раз, и здесь много забавных вещей. По моим понятиям, никакой проблемы власти нет. Как и проблемы философии и власти, поэтому не знаю, почему мы должны об этом задумываться. А есть проблема вот какая. Была такая шутка, философия, еще античная, причем уже в эпоху Рима она деградировала, то есть Цицерон – это уже не философ, а кто-то другой. Все остальное время – это постоянные репрессии по отношению к философии. Средние века – это теология, философия репрессирована, загнана, застроена, властные функции выполняются по отношению к философии. Дальше – наука. Сколько терпела философия от науки? Триста лет. Там есть целые оппозиции, надзор, указывающие – «туда – не сметь, сюда – не сметь». Но теперь, слава Богу, кажется, какие-то пятьдесят или около того лет философия как будто начинает говорить своим голосом, расплавляет свои репрессивные лавы, и начинает как будто говорить не чужим голосом. И в этом голосе она узнает, что она совершенно не такая, какой она узнавалась во времена античности. Это означает, что сегодня философия, как ни странно, носит не метафизический характер, а сегодня она должна быть расшифрована, разъяснена, то есть она должна использовать формулы и язык повседневного сознания, с тем, чтобы касаться каждого. И это ее единственный шанс, то есть она должна быть неметафизической принципиально. Сегодня философия делает работу прямо перпендикулярную по отношению к тому, что делал Платон и вообще философы. И этот голос очень слабый. И сегодня мы слышим то, что было завалено, это последствия репрессии науки по отношению к философии. Например, Советский Союз, философы, а кто философы в Советском Союзе? Сколько их? Раз, два, три – я знаю их: Мамардашвили, Щедровицкий, Ильенков. И теперь я спрашиваю – и что? Мамардашвили – это пример того, как философия иногда перестает говорить своим языком. Это чудовищный талант советской философии. Но по существу своему это европеец, это абсолютно европейская философия, скорее всего он должен был жить во Франции. И этот человек для меня – тот, кто переступал границы философии. Абсолютно неправомерно, изменяя себе – он это делал. Поэтому для меня любой советский диссидент для философии не имеет абсолютно никакого отношения. Так, интеллигент, его интересует власть. Эта публика не имеет никакого отношения к философии.

Поэтому почему я заговорил об интеллигенции? Если вы хотите говорить о России, то тут вообще проблема с философией. Какая философия? Был, например, Бахтин. Но кто такой Бахтин? Это человек, который отвечает за Сталина. Как, например, был Ясперс – это был человек, который отвечает за наркотики. Вы это поймете, если вспомните такие вещи, как «От Канта к Круппу». А сегодня – что должна делать философия? Очень простую вещь. Она должна выжить. Пустить этот голос, и ничего больше. «Оставьте меня в покое».

В.Кузнецов

Так проблема как раз в том, что не оставляют.

Ф.Гиренок

Ну как не оставляют? Сегодня тебя никто не трогает. Но в России вообще никогда не было философии. Философия в России, и этой мой тезис, она была недолгое время, когда были времена «Вех», это было короткое время, когда к ней могли как-то относиться. Был голос. Сегодня – какая философия?

В.Кузнецов

Так вот это и проблема? Есть ли этот голос? И если голос этот есть, слышим ли он?

Ф.Гиренок

Есть философия преподавателей, есть такая институция, мы как-то работаем, но я не хочу обсуждать эту проблему – «зачем нам нужны преподаватели философии». Я повторяю, что в России философия не играла никакой роли, философы всегда были не нужны, и поэтому ее можно выбросить. У нас их нет, у нас грибы не растут.

В.Кузнецов

Вот и получается, по Вашим словам, что у нас факультет есть, а философии нет.

А.Ушаков

Одно замечание. Просто Федор Иванович сказал абсолютно противоречивую вещь. Он сказал, что была философия, когда были «Вехи». Так вот, «Вехи» и «Смена вех» – это момент максимальной политической ангажированности философии в России.

Ф.Гиренок

Нет, никакой политической ангажированности философии не было, но тогда она влияла. В это время в России доминировала левая демократическая пресса. И нужно было людям совершить мужественный шаг.

Д.Кралечкин

Просто дело в том, что в настоящее время пространства такого шага практически уже нет. Ситуация отличается не тем, что их было мало, но они были. Было некоторое пространство для такого шага. То есть про «Вехи» и «Смену вех» в результате помнят все, а про особенности левого мышления – очень немногие.

Ф.Гиренок

Но ведь для этого надо шагнуть, потому что никто никогда не даст никакого пространства. Они сделали такой шаг. Что значит, например, стать в те времена священником? Ну это же позор, это значит, что никто с ним здороваться не будет. Это был шаг. Который был под очень мощным культурным давлением, давлением прессы, но люди сделали этот шаг. И слава Богу, и в это время была философия, и они как-то влияли, сказывались, но не через власть, но они оказывали влияние на общественное сознание, и это очень важно. И все. С тех пор – ничего. Вот мы сейчас говорим, а это не слышно.

Д.Кралечкин

Так Вы этого хотите или нет? А то я как-то не пойму. Хотите оказывать влияние и т.д.

Ф.Гиренок

Но для этого бессмысленно обсуждать отношение философии и власти.

Д.Кралечкин

Ваша позиция имеет некое глубинное противоречие, но не то, которое всеми озвучивается. То есть, с одной стороны, Вы отстаиваете следующую позицию: хорошо, когда была философия, которая была звучна, потому что только тогда ее можно было заметить. То есть было время, она появилась именно тогда, когда она звучала и была слышна. При этом сами Вы отстаиваете позицию, которая расщепляет это звучание.

Ф.Гиренок

Я говорю, что с философией везде проблема – везде, во Франции, в Германии и т.д. Почему? Она может сегодня, по большому счету, заговорить. Та же проблема и во Франции, но там культура другая, там уважительно относятся к философам. Но здесь другая культура, здесь на это наплевать.

В.Кузнецов

Вот и проблема, а Вы говорите, что проблемы нет.

Ф.Гиренок

Но тогда так и нужно говорить. А вы знаете, что такое философия? Философия – это, цитирую, разговор с самим собой и о себе. Вот что такое философия.

Д.Кралечкин

И главное, чтобы рядом побольше было слушателей.

А.Ушаков

Чтобы вся Пруссия слышала.

Ф.Гиренок

То есть проблема в том, чтобы найти эти паузы, где могли бы появиться эти странные разговоры. Чтобы стиль бы пошел, а иначе все это чепуха.

В.Миронов

Тут есть определенный парадокс. Я согласен со многими Вашими тезисами. Да, философии в России, возможно, не было, но институционально факт состоит в том, что здесь она оказалась в рамках образования дисциплиной, которая всеобща, что как раз и нанесло вред философии. И это парадокс, который существует до сих пор. Грубо говоря, я как член философской корпорации не буду выступать за то, чтобы закрывали преподавание философии, это все понятно, потому что люди должны работать и так далее, но понятна абсурдность ситуации, когда сегодня до сих пор философия является общеобязательной на всех факультетах, ВУЗах и т.п., первый экзамен, который сдают аспиранты, кем бы они ни хотели стать, – это философия. И в результате особенно на этом уровне философия – и понимание, и преподавание – доводится до абсурда, что тоже понятно. Преподаватель может быть талантливым, но у него может быть всего-навсего тридцать часов, за которые можно, конечно, поговорить, но это проблема. Возьмем пример Германии. Я, кстати, встречался с Хабермасом, и основной аргумент, когда мы приглашали его сюда, был в том, что здесь философии больше. В Германии, если ты не в профессиональном кругу, говорить о философии просто неудобно, это считается плохим тоном. У нас если и не читают философию, то по крайней мере говорят, и это можно где угодно услышать. И на Хабермаса, поскольку он немного общественное мнение эпатирует, смотрят особым образом. Когда мы сидели за столом, к нему подходили и смотрели на него чуть ли не с моноклем. Это было достаточно скандально. И тогда возникает проблема – как быть, если перейти к преподаванию. Например, давайте уберем везде философию, оставим, быть может, пару факультетов, но не хочется.

Ф.Гиренок

Нет, напротив того. Обязательно надо, чтобы было что-то.

В.Миронов

Я как раз согласен с тезисом о публицистической философии. На самом деле мы должны по многим параметрам перейти к «простой» философии. Философ должен проявлять себя в том, что он объясняет очень много проблем так, чтобы это было понятно всем. И я как раз тоже не приемлю излишнее усложнение, которое происходит.

В.Кузнецов

Так вот, может как раз и создать какую-то структуру, какой-то философский клуб, конечно не структуру ради структуры.

В.Миронов

Да, здесь предлагается философский клуб. Проблемы, конечно, нет, мы можем встречаться и так далее. Это надо просто легализовать в работе, это надо просто делать, а не обсуждать.

Д.Кралечкин

Да, это, как правило, вопрос практического подбора участников. То есть участники сами подбираются и сами позиционируют себя.

А.Ушаков

Я целиком поддерживаю этот тезис. В целом, я полностью поддерживаю тезис о необходимости публицистической философии, хотя и я выразил бы его более радикально. То есть тезис о необходимости смыслопорождающей философии или, в Ваших терминах, моделирующей. Но дело в том, что в рамках это позиции пространство сейчас чрезвычайно шумное, слишком много шума. То есть шум авторов, которые в самом краткосрочном периоде меняют свои мнения на противоположные именно потому, что отсутствует какая бы то ни было дискурсивность, то есть я повторю, что ответственность философа – это не ответственность перед властью, а ответственность перед тем дискурсом, который он выстроил. И поэтому здесь существует определенная проблема (проблема авторов без текстов), но, безусловно, нужно двигаться именно в том направлении, которое было очерчено словосочетанием «публицистическая философия».

В.Кузнецов

Поскольку наше время подходит к концу, и мы должны закругляться, какие мнения есть по поводу клуба, готовы ли сегодняшние участники принять в нем участие?

А.Блинов

Мне очень приятно находиться в этой аудитории, я не философ, но меня все время сопровождает некоторое отношение к философии. И мне очень понравились тезисы Василия Кузнецова, поскольку в конце своих тезисов он обращает внимание на роль таких неформальных философских институций, как философские клубы. Мы провели небольшую подборку по этой теме – в представленных списках только третья часть того, что мы нашли. Здесь есть и по России, и по зарубежным клубам – выписаны только, на мой взгляд, наиболее авторитетные. Тут есть также очень много чисто студенческих сообществ. Что касается собственно неформальных философских институций, я попытался изложить свои идеи по поводу инновационного потенциала этих институций как площадок, которые заставляют философов коммуницировать и производить некоторые позитивные смыслы.

В.Миронов

Я хочу сказать, что эта идея, конечно, лежит на поверхности. Если есть необходимость помочь в организации, я готов это сделать. То есть что мы можем сказать против такой идеи?

А.Блинов

И это может стать также площадкой диалога с этими клубами.

В.Миронов

Я думаю, что если будет необходимость собраться, то, конечно, это будет сделано. Я хочу сказать, что начинание это хорошее, несмотря на то, что первый блин может быть всегда немного комом. Может быть, мы найдем круглый стол, но к сожалению у нас с пространством на факультете тяжело, это общее отношение к университету. То есть мы можем работать на кафедре и даже у меня в кабинете. А так это все очень интересно.

Ф.Гиренок

Правда, я лично считал всегда что философия – это антикоммуникативный жест.

Д.Кралечкин

Что называется, Федор Иванович вспомнил свое заветное.

В.Кузнецов

А вот Вячеслав Евгеньевич считает, что наоборот. Что только в коммуникации философия и возможна…

Сайт | ©2004-2007 Censura